Сделать стартовой Добавить в избранное Контакты Обратная связь RSS-лента новостей
apelcin.ru » Интервью » Геннадий Гольштейн: «Благодаря музыке даже убийца может стать святым»
Календарь
«    Январь 2021    »
Пн Вт Ср Чт Пт Сб Вс
 
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
28
29
30
31
Архив
Апрель 2015 (359)
Март 2015 (365)
Февраль 2015 (289)
Январь 2015 (199)
Декабрь 2014 (289)
Ноябрь 2014 (242)
Популярное

Геннадий Гольштейн: «Благодаря музыке даже убийца может стать святым»

В октябре в Екатеринбурге отгремели концерты второго международного фестиваля «Джаз, рожденный в СССР». На событие в Театре эстрады собрались многие видные музыкальные деятели из разных городов и стран. «Апельсин» предлагает Вашему вниманию беседу ведущего на Урале специалиста по джазу Геннадия Сахарова c одним из участников фестиваля, замечательным музыкантом, саксофонистом, руководителем оркестра «Саксофоны Санкт-Петербурга» Геннадием Гольштейном.

– Ваша музыкальная карьера началась в первой половине 60-х в оркестре Иосифа Вайнштейна. Довольно странный бэнд-лидер: не играл ни на одном инструменте, не писал аранжировок, не сочинял композиций, в отличие, например, от Геннадия Гольштейна, который был и аранжировщиком, и солирующим музыкантом, сочинял джазовые темы. Что это за фигура, Иосиф Вайнштейн, в чем причины его невероятной популярности?

– Вайнштейн представлял из себя смесь Макиавелли с Александром Матросовым. У него хватило проницательности и ума послушаться нашего мудрого друга баритониста Жоржа Фрейдмана, который убедил Вайнштейна взять нас, новичков. Мы существовали абсолютно нелегально (это ведь было время процесса Бродского), и нам всем грозила высылка. Полтора года до этого мы существовали на вольных хлебах, играли по институтам, проектным организациям. У нас был хороший состав: 5 саксофонов, труба, тромбон и ритм. Но однажды это закончилось. Организовалась официальная структура отдела музыкальных ансамблей, потом Ленконцерт, и они устраивали облавы. Однажды – мы играли в Доме журналистов – нас поймали, перевели через Невский, вызывали по одному к секретарю горкома комсомола и угрожали. Мне сказали: «если бы ты жил во времена Павлика Морозова, мы бы тебя расстреляли». А у Вайнштейна хватило мудрости и смелости пойти на колоссальную реформу – он устроил всех своих музыкантов в разные оркестры, взамен взяв нас. Образовалась такая резервация, где мы могли самообразовываться, приобретать опыт, фразировку, вынашивать планы. Здесь вообще была идеологическая ситуация: песни были советские, бальные танцы – отвратительны, и среди этого – Стен Кентон или Гил Эванс… Гил Эванс! Представляете? Но Вайнштейн чувствовал, что мы делаем правильные вещи, нам не мешал, и в этом его величайшая заслуга. Он был человек энергичный, умевший контактировать с номенклатурой, афористического склада, итальянского – что-то вроде Альберта Сорди. Он приходил в разные кабинеты, убеждал, жестикулировал.

– Но это было «поставлено» или от души?

– Нет-нет, это искренне было. Он был абсолютно органичен и многого добивался, а ведь обстановка была очень накалена, потому что людям с трудом удавалось танцевать под наши «эксперименты», они в оторопь от такой музыки приходили. Когда в танцзал заходил директор ДК имени Первой пятилетки, он был в ужасе.

– А когда начали разрешать джаз, вы стали работать на легальном уровне и даже записывать пластинки, он тоже сыграл какую-то роль, чтобы эти записи «продвинуть»?

– Я думаю, что самое большое влияние на Советский Союз и на советский мелос оказали пластинки, которые выпускали в 30-е годы – Генри Холл, Гарри Рой, братья Миллс – вот это имело самое глубокое и сильное влияние на население, потому что люди чувствовали благородство мелодии, видели очень хорошее качество. А нам было очень трудно добиться хорошего качества в тот период, потому что не было никаких контактов.

– Не хотите ли вы сказать, что те пластинки, записанные оркестром Вайнштейна, были не так уж и нужны? Мне кажется, что сам факт выхода джазовых был очень важен, а какая там была музыка – дело второе.

– Я этого не отрицаю. В смысле политическом, историческом – это было важно. Для музыкантов, которые в этом участвовали, для какой-то части публики – это было важно. Это был стимул, мобилизующий людей что-то четко сформулировать, из хаоса выйти в некое организованное пространство.

– Вернемся к вашему квартету 60-х, когда вы играли музыку Орнета Колмана с русскими названиями: «На задворках», «Мужичок», «Нищий».. Почему вы не стали развивать это направление?

– Кончилось это тем, что я написал большую сюиту, посвященную Колману. Она называлась «Ужасный человек». И тут я понял, что это тупиковый путь и оставил это дело. Первые пластинки Колмана меня вдохновляют и радуют, в них много юмора, много подлинности и наивной интерпретаторской смелости. Но потом и у самого Колмана это зашло в тупик – просто ушло, как вода в песок. После трех первых пластинок он стал играть менее интересно.

– Но ведь он продолжал развиваться дальше…

– Мне это уже не казалось интересным. К этому времени у меня произошел кризис отношений с джазом: я влюбился в старинную музыку… хотя Колман оставался для меня новатором, но новатором совсем других эмоций, измерений нравственных и музыкальных. Я видел, что его конструкции очень оригинальны…

– И все-таки вы увидели тупик в этом пути?

– Во-первых, это было связано с моим религиозным созреванием…

– В том смысле, что джаз уводит человека от бога, а фри-джаз – в особенности?

– Да, сначала я так и решил: джаз – это некая такая обитель бесовщины. Но сейчас я думаю, что бог так подготавливает события, что человек идет через области культуры или своего сознания… и меняется, понимая, что все, что было раньше, необходимо. Я не уехал, стал заниматься на виоле-де-гамба, создал ансамбль старинной музыки «Pro anima»… И мне открылось все то «средневековье», которого я не знал, баховский период. Было величайшим благом, что я остановился и занялся этой областью музыкальной и духовной жизни.

– А нельзя было связать «бога» с «бесовщиной» – фри-джаз с интересом к старинной музыке?

– Что за ересь, дорогой мой?! Бог допускает человека пройти через какие-то испытания, для того чтобы сознание созрело. Я сейчас смотрю и на Орнета Колмана по-другому, и на старый джаз иначе. Я всегда это любил, но оценки этих событий изменились, добавились какие-то образы, пробудились новые симпатии. Конечно, отчасти это ностальгия. Как написал мне в письме Фред Старр (американский музыкальный критик,прим. Редакции), когда я ему послал наш диск с мелодиями в стиле Гершвина и ранних фокстротов: «Эти мелодии замечательные, и они являют собой прекрасный пример фрейдистского кульбита из детства. Это чистая ностальгия – переживания прошлого, причиняющие боль, и иногда превозмогающие все впечатления настоящего».

– После оркестра Людвиковского вы играли в оркестре Олега Лундстрема, который как бэнд-лидер, как джазовый человек был покруче Вайнштейна. Что дала вам работа в этом оркестре?

– Ну, во-первых, сам Лундстрем был очень хорошим человеком и музыкантом, как и его брат Игорь, и все «шанхайцы», которых я тогда не мог по достоинству оценить и только потом открыл их для себя. Они были хорошие музыканты, очень ответственные люди, верующие. Это сказывалось на их музыкальных взглядах, на их отношении к людям, на их отношении к нам. Они не были компанией «хамья» – это очень важный момент, поскольку мы тогда были довольно дикие люди… невоспитанные. Родители с ужасом умалчивали историю страны, никогда не говорили о том, что происходило. Единственным воспитательным моментом были разговоры между собой, наблюдение окружающего мира и, может быть, людей чуть старше себя. Я очень благодарен Жоржу Фридману, который наставлял меня в мировоззренческом смысле, хотя все говорят: «Вот, сзади видна тень Жоржа Фридмана!». Слава богу, что видна его тень, а не фюрера или какого-то номенклатурного ублюдка.

– Джаз ведь до поры до времени был оппозицией, о чем очень точно написал в своей книге «Черная музыка» Эфим Барбан, и это многое объясняет. Например, безудержную моду на авангард, которая была во времена Ганелина…

– Согласен. Но я к тому времени уже отошел от авангарда, и меня это не трогало. Я был весь в старинной музыке… ушел из джаза лет этак на тридцать.

– Ну, хорошо, вы разочаровались во фри-джазе, в той эволюции, которую джаз претерпел – это можно понять. Но ведь вы могли вернуться к той модели, которую играли с Вайнштейном?

– А я и в этой модели позднего свинга разочаровался. Мы ведь играли форму довольно развитую, все были поклонниками Тэда Джонса, Стэна Кентона, а те оркестры, которые я слушал в детстве, та эпоха 30-х годов – я их очень любил, это все во мне жило, – но я даже о них не думал какое–то время. И когда я оставил джаз, параллельно всплыли симпатии к тем самым оркестрам, причем они всплыли мелодически.

– То-то я думаю, неужели Гольштейн нашел единомышленников в 30-х – 40-х годах!?

– Да нет, я не хочу идолофицировать, говорить, что то был золотой век. Хотя мелодически это был действительно золотой век, хотя в Германии созревал фашизм, в России – Гулаг, а в Америке – депрессия… Зато в музыкальном смысле то ужасное время просто поразительно: в этот период существовал хрупкий слой мечтателей, которые написали все лучшие мелодии и мелодиями этими с тех пор живет музыкальный мир. Эти композиторы, музыканты, конечно, не были ангелами, но сейчас, издалека это выглядит как… блаженная компания людей… и то время – «долина блаженных», оазис, из которого, как из рога изобилия, изливались эти мелодии.

– Насчет того, что это оазис, долина мечтателей – вообще любопытная история. Означает ли она, что искусство на самом деле не жизнь отражает, как любили говорить марксисты, а живет мечтой?

– Это абсолютно точно.

– А какова жизнь на самом деле – искусству по большому счету наплевать?

– Безусловно. Александр Мень сказал: «Злые силы бушуют – значит, мы на верном пути».

– Это напоминает мне слова, бывшего ленинградца, а ныне британского продюсера Лео Фейгина, который на своей фирме выпускает джазовый авангард, «если мои пластинки хорошо продаются, значит что-то не так, значит это не творческая музыка».

– Я тоже исповедовал такую концепцию: искусство все равно остается элитарным. Я хочу сказать, что любой человек, даже музыкант, когда слушает новую музыку, воспринимает всего около четырех процентов, и так везде в мире. Это статистика. Для того, чтобы полюбить, надо долго слушать, входить в образ, как говорят в театре. Для того чтобы понять вкус красного вина, надо попробовать разные сорта, и только тогда скажешь – вот это хорошо, а это – лажа…

– В 1978 году вы решили покинуть джаз, и организовали ансамбль «Pro anima». Ну, anima – это душа, значит, вы имели в виду некую духовную составляющую?

– Да, «Для души». Сейчас есть банк такой – «Pro anima»… (смеется) Мы играли музыку XIV-XVII веков, музыку композиторов, которые были колоссальными импровизаторами. Они свои вещи сначала разыгрывали, потом записывали.

– Если у вас практиковалась импровизация, то она могла быть связана с прежними джазовыми интересами, а после возвращения в джаз, часть «анимы» вы перенесли туда.

– Вся картина моего возвращения и моих концертов, которые мы сейчас даем, отчасти ностальгическая – это картина человеческих образов, симпатий, пристрастий. Я не грущу по тем временам, у меня нет грусти и сожаления. Я просто с радостью вижу этот источник, который ко мне даже не имеет отношения. Они же в основном это делали для себя. Они писали то, что любили, и эта любовь порождала плоды. Это дерево, которое плодоносило.

– Не означает ли это, что вы относитесь к той музыке как к музею? Ведь здорово – прийти в музей, а при выходе из него, обнаружить, что жизнь совсем другая!

– Меня не интересует, что другая, достаточно, что я это люблю. Это целый мир! Вот недавно мы были в Таллинне и зашли в индийский магазин. Там какое-то этно звучит, какие-то тряпочки развешены, барабаны… И вдруг я вижу – на полке стоят компакт-диски. И среди них – одна вещь Нэта Кинга Коула, которую я никогда не слышал. Попросил поставить ее, и как только эта вещь зазвучала, весь магазин совершенно преобразился. Я привык, что обычно вокруг звучит всякий музыкальный «мусор» – в автобусах, в магазинах. Но однажды я ехал по Невскому в солнечный день и вдруг услышал… громко, ясно «King Porter Stomp» Бенни Гудмэна… и весь город сразу преобразился! И архитектура стала адекватнее, все встало на свои места, образовался гармоничный «гарнитур». Так что музыка действительно преображает жизнь, ведь недаром же Бродский сказал: «кто, что любит, тот то и имеет»…

– Идея вашего оркестра выкристаллизовалась из вашей любви к старому, сентиментальному джазу и мелодиям, которые преображают, как вы сказали, даже современную жизнь. Но почему 25 саксофонов?

– Дело в том, что параллельно с ансамблем старинной музыки я преподавал саксофон в колледже Модеста Мусоргского в Петербурге. Я помогал каким-то пацанам, ставил их на ноги. И прекрасно понимал по своему собственному жизненному опыту, что мальчик может начать с рок-н-ролла, а дойти до Арво Пярта… до Сильверстова и Кнайфеля.

– Неплохой вариант эволюции!

– Прекрасный! Человек даже может быть убийцей – а стать святым. Поэтому никогда надежда не должна оставлять человека. Ведь он пришел учиться, взял саксофон – это означает, что у него есть искра любви. Я на своей судьбе это испытал и знаю.

– И эти 25 саксофонистов… ведь пришлось переписывать аранжировки, может даже перестраивать свое сознание?

– Нет, дело в том, что в этом участвует старинная музыка, ведь я много анализировал хоровые партитуры. У нас в «Pro anima» был не только инструментальный ансамбль, а еще и камерный хор с двумя старинными тромбонами. Полифоническая музыка, хоральная… но все закончилось – наступил 90-й год, магазины опустели, все стали бегать как мыши, находя пропитание… К тому же, этим составом мы сделали все, что могли, и к такому финалу все пришло естественно: дерево выросло – «tomorrow no come», «завтра не приходите». И вот в эту нишу и хлынули какие-то старые мелодии… Они рядом постоянно были. Даже когда я занимался старинной музыкой, то собирал эти пластинки на 78 оборотов. И подумал, а почему бы не устроить такой инструментальный хор из саксофонов, именно по хоровому принципу, присоединив ритм-группу. Эти мелодии меня просто терзали, я хотел, чтобы они звучали.

– Аранжировки для такого оркестра, вы, наверное, тоже делали по хоровым правилам? Саксофонный оркестр требует определенных правил голосоведения, даже структуры, потому что в обычном свинговом биг-бэнде – это перекличка инструментальных секций. А здесь что перекликается?

– Для того чтобы сделать такую перекличку, мы ввели певиц: они замещали медь, то есть меняли окраску. А вообще я старался писать просто, ведь возможности репетировать у нас нет, мы выступаем как гомеопаты – раз в месяц. Но именно это и действует! Если бы мы стали официальным оркестром – мы бы тут же маразмировали и деградировали со страшной силой. Это превратилось бы в службу и все бы просто умерло. А так мы собираемся раз в неделю, а раз в месяц выступаем.

– А репертуарная концепция вашего оркестра – все эти мелодии, ретро-джаз…

– … это не ретро, это вечный, золотой фонд… «стаб-фонд»…

– А, может, это просчитанный ход, ведь такая музыка сегодня достаточно востребована и в основном – людьми состоятельными?

– Когда мы десять лет назад это начинали, никем это не было востребовано. А сейчас влияет еще некая «интоксикация» – люди отравились, они требуют дать глоток воды, кусочек хлеба, а им протягивают камень. Он говорит: «болят мои раны», – а ему сыплют соль. То, что людям нравятся наши мелодии, я связываю с экологическим отравлением музыкальной среды – это очевидно, хотя вначале я об этом и не думал. Это произошло случайно: я собрал ребят, написал несколько аранжировок. А на первом нашем выступлении, когда мы играли «Melancholy Baby», у Фейертага даже слезы брызнули.

– Название вашей программы меня все-таки удивило: «Обреченные на счастье», то есть–на счастье играть такую музыку. И я подумал: молодые ребята и девушки в костюмах 21-го века «обречены на счастье» играть старую сентиментальную музыку? Это некий нонсенс!

– Я-то уж точно обречен! Некоторые из ребят разделяют это со мной, другие – активно бунтуют: «почему нет фанка!?». Я отвечаю: «Ребятки, это в другом месте, это без меня». Если человек музыкальный, то, что бы он ни любил – фанк, Ганелина с Чекасиным или Орнета Колмана – он все равно оценит это, увидит, что это драгоценность, шедевр. Ведь нельзя сказать, что «In A Sentimental Mood», «Sophisticated Lady» или «Body and Soul» или «Manhatten» – это пустышки! Это потрясающие мелодии, которые находятся на уровне Шумана, Шуберта. Сначала – вроде пустячки, но вдруг вырастают, как коралловые рифы обрастают определениями, ценностными категориями. Написать хорошую мелодию – это самое трудное для музыканта, божественная инспирация и, если нет любви, ничего не получится. Никакие инвестиции не помогут, такие вещи пишутся под подушкой, гуляя с собаками, роясь на помойке… но с инвестициями это не связано.

– Почему по поводу вашего оркестра и вашей замечательной музыки нет прессы?

– Когда мы играли в Риге, была чудесная статья в Интернете. После каждого фестиваля появляются отзвуки в статьях. Слава богу, что не пишут много – чем больше будут обращать внимания, тем хуже. У нас все потрясающе выходит, лучше, чем мы того заслуживаем. Я не организовал ни одного концерта – это происходит само собой. Могу добавить, что если мы сейчас разойдемся, я и бровью не поведу, потому что мы все уже сделали.

– Как Вы считаете, отразится ли нынешний экономический кризис на положении джаза в России?

– Мы настолько независимо существуем в щелях этой системы… За 10 лет нас пригласили Рига, Таллинн, Екатеринбург – и достаточно. Дело в том, что на такой большой команде не сделаешь деньги. И дельцы это чувствуют. Значительно проще привести четырех человек и заработать.

– Но, может быть, следствием этого кризиса станет востребованность в какой-то другой музыке, другой культуре? Может быть, вернется мода на авангард, как было в те времена, когда авангард был оппозицией коммунистическому режиму?

– Возможно. Но, возможно, и другое. Как сказал один онколог, «музыка должна быть утешением». Она не наркотик, не успокаивающая инъекция, скорее – бегство от действительности. Поэтому в период экономической депрессии мы будем на коне. И, думаю, не надо стыдиться, что мы играем американскую музыку: зачем пинать мертвого льва? Мы не сказали самого главного: какое отношение имеет Россия ко всей этой истории. Бог провел такую спецоперацию, что «городку чекистов» (в котором нас в Екатеринбурге поселили) и не снилось! Пятилетние агенты уехали из России в Америку: Ирвинг Берлин из Тюмени, Вернон Дюк (Владимир Дукельский) из Пскова, Джордж Гершвин, Бенни Гудмэн и Арти Шоу из предместья Варшавы, Шелтон Брукс из Одессы, Николай Бродский из Москвы – и вот там они сделали свое дело. Теперь эти мелодии сюда вернулись, это же колоссальный культурный мост, колоссальная прививка, ведь всем, что было сделано Дунаевским в 30-е годы, мы обязаны Америке. Об этом надо спокойно сказать. Это самые лучшие музыкальные измерения российского мелоса…
Автор: ИА "Апельсин"

30-10-2008
Рейтинг:
 (голосов: 1)
Уважаемый посетитель, Вы зашли на сайт как незарегистрированный пользователь. Мы рекомендуем Вам зарегистрироваться либо войти на сайт под своим именем.
Другие новости по теме:
Информация
Комментировать новости на сайте возможно только в течении 30 дней со дня публикации.
Авторизация
Реклама

Другие новости

Умер музыкальный продюсер Фил Спектор
Американский продюсер вошел в историю музыки как изобретатель т.н. "стены звука"

Сексуальные домогательства в спорте: история юной лыжницы, расказанная в фильме "Слалом"
Режиссер Шарлин Фавье: о тренерах и спортсменах

Как гастролировать после "брексита"?
После "брексита" британским музыкантам будет сложнее и дороже давать концерты в ЕС, а европейцам - совершать турне в Великбританию. Вся надежда - на соглашение между Лондоном и Брюсселем.

Тинтин побил рекорд
Обложка комикса о приключениях Тинтина в Китае “Голубой лотос” продана на аукционе в Париже за 3 миллиона 200 тысяч евро. Это рекордная цена: еще никогда комиксы не уходили с молотка за такую сумму.

Венская филармония сыграла легендарный новогодний концерт в пустом зале
Праздничная программа транслировалась по всему миру. Дирижер Риккардо Мути заявил что посылает из Вены"лучи надежды и оптимизма".

Гарик Харламов едва сдерживал слезы на прощании с режиссером Борисом Грачевским
Юморист Гарик Харламов не смог сдержать эмоции на прощании с худруком «Ералаша» Борисом Грачевским. Стоит отметить, что артист хорошо общался с режиссёром.

Осужденный за убийство продюсер Фил Спектор умер в Калифорнии
Американский музыкальный продюсер Фил Спектор, который был осужден за убийство актрисы Ланы Кларксон в 2003 году, скончался в Калифорнии. Об этом сообщает Reuters. Продюсер умер на 82-м году жизни ...

Кассовые сборы в России за четверг, 14 января: лидирует «Чудо-Женщина: 1984»
Вчера стартовал очередной уик-энд в прокате России и СНГ. Новым лидером стал сиквел голливудской ленты 2017 года «Чудо-Женщина: 1984» (Wonder Woman 1984).

Российский режиссёр Кантемир Балагов снимет первый эпизод сериала The Last of Us для HBO
Информацию подтвердил сам кинематографист Российский режиссер Кантемир Балагов, автор «Дылды», снимет пилотный эпизод сериала The Last of Us для HBO.

Опубликованы первые кадры новой экранизации игры Mortal Kombat
Премьера картины запланирована на 16 апреля этого года . Авторы экранизации культовой игры Mortal Kombat поделились первыми снимками, а также раскрыли некоторыми деталями сюжета. Скриншоты со съемок ...

   
Свидетельство о регистрации СМИ ИА № ФС77-47478 от 25.11.2011.
С возможностью размещения рекламы на сайте можно ознакомиться здесь.
При копировании материалов сайта обязательно используйте активную ссылку.
</>
© Информационное Агентство "Апельсин", (343)380-23-27, .
Rambler's Top100